Творения сюрреалистов, несмотря на их кажущуюся абсурдность,
разобраны по деталям многочисленными исследователями.
Но сюрреализм всё равно видится нам самым загадочным
культурным явлением. Это тот случай, когда не бытие
определяет сознание, а наоборот. Идеи и философия
сюрреалистов не только выплескивались на холсты
и страницы – они отражались в каждом повседневном поступке.
Их мода...
Париж, город, породивший к жизни многие стили современного искусства, был культовым и для сюрреалистов. Именно он объединил и собрал их: брожение в творческой среде, которая формировалась в парижских кафе, создало сюрреализм как течение.
Каждый из них стремился найти работу, которая бы занимала минимальное количество времени, чтобы все оставшееся посвятить творчеству, а главное – общению с единомышленниками. Этот первоочередной стимул их жизни был необходим как кислород. Они посвящали время прогулкам по городу, днями сидели в небольших парижских кафе, ведя разговоры об искусстве и шокируя обитателей внешним видом.
Внешностью они мечтали бросить вызов обществу, хотя и не признавались в идеологической подоплеке своего имиджа, говоря, что одеваются так потому, что им это нравится. Богемный стиль одежды был весьма распространен в Европе в 1920-30-е годы – годы зарождения и лучших времен жанра, и очень популярен среди сюрреалистов и их подруг, которые в большинстве своем были представительницами арт-бомонда – писательницами, танцовщицами, актрисами.
Основоположник и автор манифестов сюрреализма Андре Бретон, так много говоривший об обуржуазивании своих коллег, внешне выглядел весьма аристократично – длинные, зачесанные назад волосы, шелковый галстук, элегантный костюм. Большинство его собратьев походили на своего идейного вдохновителя.
Дали в одно время довел дендизм сюрреалистов до совершенства – он носил широкополую шляпу, заворачивался в длинный до земли плащ, завязывал галстук бантом, отпускал волосы, не расставался с тростью, имевшей набалдашник в виде собачьей головы, и беспрестанно курил трубку. Но как-то раз он увидел женщину с выбритыми бровями, увешанную драгоценностями. Она представилась Дали воплощением элегантности. Он тут же решил сменить имидж – коротко подстригся, стал смазывать волосы бриолином, купил дорогой костюм и сапфировые запонки. Правда, совсем скоро на смену этому образу пришла другая крайность – бритая голова с казацким чубом и растянутая вязаная кофта.
Сюрреалисты подчеркивали свою индивидуальность, непохожесть на других и нежелание следовать моде и стилям. Именно это, возможно, против их воли, и стало их собственной модой и стилем. Режиссер Луис Бунюэль вспоминал, как на улицах им часто приходилось сталкиваться с оскорблениями от прохожих по поводу внешнего вида, но это только радовало. Со временем оригинальность была доведена до абсурда. Художник Ив Танги, имея и без того высокий лоб, выбривал себе переднюю часть головы. Это сейчас панки, “леди гаги” и прочие фрики приучили нас ничему не удивляться. Можно себе представить, как реагировали на прически сюрреалистов жители благополучной Европы в те времена.
Дали мог появиться на светском мероприятии в водолазном костюме. Поль Элюар носил парик и накладную бороду или костюм мима. Поэту Гийому Аполиннеру вообще было все равно, как он выглядит, либо он старательно играл в эту небрежность. “Аполлинер курил короткую трубку и разглагольствовал о Петронии и Нероне, обращаясь к каким-то людям весьма вульгарного вида… На нем был светлый костюм, весь в пятнах. На самой макушке грушевидной головы сидела маленькая соломенная шляпка. Светло-карие глаза грозно сверкали, на лоб свешивался клок белобрысых волос…”, – описывал впечатление от поэта Макс Жакоб, друг Пикассо.
Их привычки...
Кафе французской столицы становились и местом встреч, и мастерскими. Писатели Поль Элюар и Луи Арагон просиживали здесь часами, за деньги сочиняя четверостишия о посетителях, а художники рисовали портреты. Периодически какое-то из мест провозглашалось культовым и становилось местом для постоянных сходок. Менялись и пристрастия в напитках, но культ того или иного распространялся на всех. Сначала это был “бенидиктин” с минералкой, затем коктейль “пикон-лимон”, позже все стали пить мандариновый ликер.
Творчество за письменным столом, в студии, литературной гостиной считалось уделом ремесленников, за это исключали из рядов братства. Куда чаще сюрреалистов можно было застать в забегаловках, во мраке дешевых кинотеатров, на улицах. “Рано или поздно в Париже вы столкнетесь со мной; не пройдет и пары дней, и вы обязательно встретите меня, курсирующего взад-вперед по бульвару Бони-Нувель…”, – писал Бретон. Именно в причудливом гуле голосов и музыки, табачном дыму, жужжании проекционного аппарата, шуме машин и стуке каблуков рождалось то, что впоследствии разлетится по всему миру и всегда будет ассоциироваться с сюрреализмом.
Их игры...
Сама идея игры была во многом определяющей для движения. На Западе даже вышел сборник сюрреалистических игр. В нем кроме прочих описывалась, например, игра “Плодовитые сны”. Все собирались вокруг стола, но не для спиритического сеанса, а для того, чтобы спросить, кто способен добровольно заснуть и войти во взаимодействие со своими самыми глубокими сновидениями. Не всем удавалось впасть в сон по команде. Спящему задавали любые вопросы. Сеанс протоколировался, ведь в этих беседах подчас рождались необыкновенные словесные каламбуры – один из излюбленных продуктов сюрреалистического творчества. Продолжением этой игры была другая – “Сновидческое написание стихов”. Самым известным мастером бессознательного поэтического творчества был Робер Деснос:
Проскользнуть в твою тень под покровом ночи.
Шаг за шагом скользить за тобой вплоть до тени твоей в окне.
Эта тень в окне, это ты, не другая, а именно ты.
Не открывай же окно позади занавесок, по которым скользит силуэт.
Лучше закрой глаза.
Я сам хотел бы закрыть их своими губами.
Но окно открывается, и поднимается ветер –
ветер, так странно колеблющий занавески и пламя
и окружающий плотной завесой мое внезапное бегство.
Окно открывается. Это вовсе не ты.
Так я и думал.
Развлечения и творчество были неотделимы друг от друга. Ярче всего это проявлялось в мистификациях – так сюрреалисты называли свои художественные дурачества. Первая выставка художника Макса Эрнста в Париже анонсировалась так: “Нас ждет чертовское приглашение, с которого в галерее начнется целая гамма невероятных содроганий”. В программе было обещано: “В 22 часа – кенгуру, в 22:30 – высокая частота, в 23:00 – раздача сюрпризов, начиная с 23:30 – интимные отношения”. Группа сюрреалистов встречала гостей у входа, имитируя крики различных животных. Бретон непрерывно чиркал спичками, Арагон мяукал в лицо каждому вошедшему, другие играли в прятки и сидели в шкафах. После разноса напитков было объявлено, что одна порция отравлена – в стакан добавили слабительное.
Когда Пикассо устраивал у себя банкет в честь своего приятеля, виновника торжества посадили на гигантский трон. Над ним подвесили огромные канделябры – воск свечей весь вечер стекал на его голову, и когда на ней образовалась внушительная корона, художник был объявлен королем.
На балу у Дали гости были наряжены монстрами и мертвецами, в углу висела туша быка, проткнутая костылями, которые потом станут излюбленным символом на картинах Дали. Гала в костюме “изысканного трупа” кормила младенца.
Еще одна странная акция Дали так и не была воплощена в жизнь. Художник вынашивал мечту о пятнадцатиметровом хлебе. Но не нашлось подходящей печи. Дали с друзьями предполагали, что завернут гигантский сверток в газету и бросят в реку, а сами, переодевшись водопроводчиками, будут наблюдать за реакцией властей и горожан, обнаруживших находку. Станут ли они подозревать, что в батоне взрывчатка? Или воспримут это как рекламный ход пекарни, но какой и зачем? Возможно, истории придадут политическую окраску, но никто – были убеждены выдумщики – не заподозрит сюрреалистов, ведь даже для них это было бы чересчур.
Становясь более зрелыми, многие из сюрреалистов поняли, что изоляция, отшельничество, игры в сумасшествие могут иметь губительные последствия для художников. Чтобы продавать полотна, получить признание, нужно не противопоставлять себя обществу, а жить по его законам. Раньше других это осознал Пикассо, отошедший от сюрреализма. Дали и Бунюэль не изменили себе в творчестве, но сменили образ жизни на более цивилизованный. Им, в отличие от других участников движения, закончивших жизнь в психиатрических клиниках и забвении, удалось стать весьма состоятельными людьми и классиками при жизни.
